Отец Петр говорит, что давно мечтал организовать при храме Вознесения Господня движение сестер милосердия.
— Тут сложилось сразу несколько факторов, — объясняет батюшка. — Во-первых, мое большое желание иметь при приходе сестричество. Во-вторых, я видел в общине женщин, которые «горели сердцем» помогать пожилым людям, ухаживать за лежачими больными.
Можно ведь ходить в церковь, собороваться, причащаться, подавать записки, ставить свечки, но это образ христианства на уровне потребителя. А сестричество призвано отдавать, это жертвенное служение ближнему.
А примеры для подражания были. Это и отважная сестра милосердия Даша Севастопольская — Дарья Михайлова, которая в годы Крымской войны (1853–1856) оказывала помощь раненым защитникам Севастополя. И царские дочери — княжны Татьяна, Ольга, Мария и Анастасия, которые в годы Первой мировой войны работали в лазарете сестрами милосердия, участвовали в операциях, перевязывали раненых, стерилизовали медицинские инструменты, подготавливали бинты и белье.
Нашлось сестричеству при храме Вознесения Господня и подходящее название — «Агапи», что в переводе с древнегреческого означает «любовь».
Сестры и раньше ухаживали на дому за тяжелейшими онкологическими больными, парализованными стариками. Помогали персоналу в доме престарелых. Ухаживали в больницах за лежачими больными. Ведь порой, по словам отца Петра, в провинциальных больницах на 60 больных приходится одна медсестра.
Ксения Федорова, мать троих детей, которую сестры называют «старшей», в 44 года поступила в медицинский колледж.
— По специальности я инженер-технолог, — рассказывает Ксения. — Ухаживая за болящими, я поняла, что мне не хватает знаний, медицинского образования, чтобы делать все правильно, не навредить. Учусь сейчас очно-заочно на медицинскую сестру. Господь дает мне силы.
Ксения рассказывает, что в сестричестве у них женщины самого разного возраста, разных специальностей. Есть и пенсионеры, и молодые девчонки — одна преподает в школе английский язык, другая работает в городской администрации.
Сестры признаются, что специальная военная операция стала для многих из них серьезным испытанием духа.
— Первая мысль была, как помочь нашим бойцам, как помочь раненым солдатам? — говорит отец Петр. — У нас с 2014 года существует Центр защиты материнства, детства и семейных ценностей. Есть свой гуманитарный склад.
Мы сразу предложили волонтерам, которые ездят на Донбасс, детские вещи для всех возрастов. Отдали почти тонну вещей, которые оказались там очень востребованными. Также сразу решили, что будем помогать раненым бойцам в больницах.
Первый раз отец Петр с сестрами отправились на Донбасс в декабре 2022-го.
— Меня потом часто спрашивали: а вам не было страшно? — делится с нами батюшка. — А у меня процесс сборов отнял столько сил — и моральных, и физических, на меня легла такая ответственность, что мне было не до страха. Я был за рулем минивэна, а за мной сидели 7 человек.
Одна из сестер, Ирина Гузанова, говорит, что страх, конечно, был.
— Но мы люди верующие, православные. Господь знает, когда и где нам умереть, — говорит Ирина. — Погибнуть ведь можно и дома, когда на вас, например, свалится глыба льда. Мы все причастились, исповедовались, отслужили молебен и поехали. Знали, что на Донбассе наши люди, и мы хотим им помочь.
У Ирины 37 лет стажа на «скорой». 23 года она была выездным фельдшером, сейчас работает на подстанции диспетчером. В общину к отцу Петру она пришла семь лет назад, в 50 лет.
— Как только проехали КПП, попали в Донецкую область, тут же пропала мобильная связь, — рассказывает Ирина о первой поездке на Донбасс. — Навстречу нам шли военные машины, прямо над нами, очень низко, летел вертолет, казалось, что он вот-вот заденет крышу нашей машины. В небе, то слева, то справа, клубился змейкой дым — работали наши системы ПВО.
Мы проезжали Макеевку, Горловку, которые постоянно попадали в сводки новостей из-за обстрелов. В салоне все молчали, всю дорогу мы читали молитвы, акафист. С Божьей помощью доехали.
Их первым местом служения, как говорит батюшка, стала республиканская больница имени Калинина на проспекте Ильича. Сестры отправились работать в реанимационное отделение и пищеблок, парни — в приемное отделение.
— Мне запомнилась старшая медсестра в приемном отделении Ксения Андреевна, — рассказывает отец Петр. — Она смотрела на нас удивленными глазами и спрашивала: «Вы зачем сюда приехали? Тут стреляют».
Вопрос был непростым. Я сначала был обескуражен, стал объяснять, что все происходящее на Донбассе — наша общая беда. Что они далеко от нас, но мы им сострадаем, хотим помочь. Нами движет чувство христианской любви. Мы желаем разделить их боль, их страдания.
Ксения Андреевна ничего не сказала в ответ. А потом я узнал, что у нее в самом начале конфликта, в 2014 году, погиб единственный сын, которому было 20 лет. Он с парнями защищал свой русский город Донецк, русский язык и русскую историю. Ребят расстреливали из танков, а у них, кроме автоматов, ничего не было. Тогда погибло очень много молодежи. И когда мы приехали в Донецк, Ксения Андреевна смотрела на нас как мать, понимая, что и мы можем погибнуть. По-своему хотела нас защитить.
Ирина Гузанова говорит, что они будто попали в 1941 год.
— Больничный городок постоянно обстреливали. Была разбита поликлиника. 11-й корпус стоял весь в пробоинах. Везде были патрули, военные с автоматами. Шли военные машины. Те, где на стекле была приклеена табличка «200», шли в морг, с пометкой «300» — к приемному отделению. Нам медики сразу сказали: «От окон держитесь подальше, старайтесь не мелькать. Ходите только по дорогам, смотрите под ноги, могут попасться мины-«Лепестки».
«Силы давала молитва»
Ирину Гузанову и Ирину Соловьеву определили на работу в нейрореанимацию.
— Там три реанимационных зала, и все они были заполнены ранеными молодыми ребятами, — рассказывает Ирина. — У всех минно-взрывные травмы, все после операций, в коме, на аппаратах искусственной вентиляции легких. У ребят высокая температура, присоединялась вторичная внутрибольничная инфекция, развивалась пневмония. Медики делали все возможное, чтобы каждый из них выжил.
Ирина говорит, что, по сути, они выполняли работу санитарок. Меняли белье, памперсы, выносили утки, умывали раненых бойцов, кормили, мыли полы.
— Когда мы приехали в первый раз, нас персонал больницы встретил несколько настороженно. А когда приехали во второй раз, в третий, к нам медики уже спешили навстречу с криками «Ура!» Встречали как родных. Понимали, что мы работаем не за деньги, не ради похвалы. В больнице был дефицит кадров, а мы их здорово разгружали.
По словам Ирины, ее подруга Ирина Соловьева занимала высокую должность, была ведущим энергетиком — вышла на пенсию и влилась в ряды сестер милосердия.
В январе и феврале две Ирины работали уже в общей реанимации.
— Там кто-то из бойцов уже был в сознании, мог говорить. Но все были тяжелые, кто без руки, кто без ног, с сочетанными травмами. У многих были ранения в живот, прооперирована брюшная полость. Почти всем ребятам было по 22–24 года, мы редко там встречали возрастных тяжелораненых бойцов. Воспринимали ребят как своих сыновей. А силы нам давала молитва.
У Ирины до сих пор перед глазами стоит парень-атлет, у которого был перебит позвоночник.
— Как нам рассказывали, он ехал на броне, его посекло осколками. Парень просто красавец, со спортивной фигурой, а ниже пояса не чувствовал своего тела. Его навещали командиры, у них крепкая, армейская дружба.
Из всех, кто там лежал, только один парень сказал Ирине, что он некрещеный.
— Остальных батюшка помазывал маслом. Никого не причащал, они почти все там находились в полусознательном состоянии. Мы оставляли им иконки, молитвословы, детские письма.
Многих бойцов, как рассказывает Ирина, сразу после операции увозили вертолетами в госпитали Ростова-на-Дону, Москвы, Санкт-Петербурга.
— Помню ребят из Оренбурга, которых мы обрабатывали после операции, ухаживали за ними. У одного из них, когда пришел в сознание, спросили: «Как тебя зовут?» Он сказал: «Колька». Он рвался в бой, повторял: «Я поправлюсь и снова сюда приеду, жаль, что мне выбили правый глаз. Но я буду целиться левым и бить этих гадов». Эти ребята еще не осознавали, насколько долгим у них будет курс реабилитации и восстановления. Мыслями они снова были на поле боя.
Во время февральской поездки обе Ирины ухаживали за тяжелораненым бойцом из Донецка Сергеем Ткачом.
— У него была отнята правая кисть, удалены селезенка, половина кишечника, почка. Его страшно было поворачивать. У парня трижды останавливалось сердце. Но молодой организм не сдавался.
Мы молились за него с Ириной. Когда на следующий день пришли к нам и сказали, что Сережа пришел в сознание, мы были такими счастливыми… Ухаживали за ним, стараясь не причинить боль. Говорить он не мог, у него в горле была установлена трубка. Он только шептал одними губами: «Спасибо, спасибо».
Мы подружились с донецкими девочками, медсестрами и санитарочками. Поддерживали с ними связь. Через неделю после нашего отъезда они нам написали, что Сережу перевезли в госпиталь в Москву. Но, к сожалению, он не выжил. Спасти врачам его не удалось. У него были травмы, несовместимые с жизнью.
Бывало, что у раненых уже намечалась положительная динамика, а утром женщины узнавали, что ребята скончались. Еще несколько дней назад они отвозили их на МТР, а потом сестрам приходилось уже связывать им руки, отвозить на каталке в морг.
— Как сердце человеческое все это может выдержать? — спрашиваю я у отца Петра.
— Это наша прямая священническая работа: утешать, поддерживать, вдохновлять. Хотя я скажу, что такого количества раненых и изувеченных я не видел никогда в жизни. Когда ты понимаешь, что это твой долг, этот долг тебя двигает, ведет. Когда ты входишь в больничную палату, твое сердце меняется, это тайна отношений человека с человеком. Я думаю, что это помощь Божья.
«Очнулся и спросил: «Вы русня или наши?»
Ирина рассказывает, что больничный городок жил своей жизнью, там все было в непрерывном движении.
— В приемное отделение раненых привозили в основном ночью, потому что днем из-за обстрелов их невозможно было вывезти с поля боя, — говорит Ирина. — Наши ребята из прихода, Максим и Дима, работали в приемнике по ночам, когда шла машина за машиной. В приемном отделении нужна мужская сила, нужно носить носилки, разрезать на бойцах одежду, везти их на обработку.
Все это сопровождалось канонадой.
— Там бесконечный «аккомпанемент»: бах-бах-бах. Через два-три дня по звуку уже понимали, что этот снаряд упал далеко, а этот — уже рядом с нами. И тут же начинали дрожать стекла. Обстрелы были и днем, и ночью.
Однажды я шла с работы в общежитие, где нас поселили. Там нужно было пройти совсем немного — метров 400. И, как мне показалось, прямо у меня над головой что-то разорвалось. Колени подкосились, но краем сознания отметила: жива. За нас наша община в Кинешме каждый божий день совершала молебен. Они молились за нас соборной молитвой, мы считаем, что она нас и спасла.
Отец Петр говорит, что Донецк обстреливали из реактивных систем залпового огня HIMARS и «Град», из дальнобойных гаубиц M-777 калибром 155 миллиметров.
— Как пол под ногами ходуном ходит и стекла в окнах дребезжат, мы хорошо знаем, — говорит батюшка. — Мы знаем, что такое противопехотные мины. Около больницы не раз снаряды разбрасывали эти «Лепестки».
Перед нашим приездом погибла девушка-волонтер из Сибири. Она вышла в город по делам, и рядом с ней взорвалась ракета. Девушка погибла на месте, ей было 23 года. В феврале под обстрел попала «скорая», никто из экипажа не выжил.
На следующий день после нашего отъезда ВСУ в нашу больницу запустили шесть ракет. Было повреждено несколько корпусов, погибли раненые бойцы. Их смогли вывезти с передовой, а смерть настигла их на больничной койке. После того обстрела сразу уволилось около 60 человек из медперсонала.
А сестры с отцом Петром в феврале снова вернулись в Донецк, сразу после чина посвящения в сестры милосердия, который провел епископ Кинешемский и Палехский Иларион в Троице-Успенском кафедральном соборе. Клятву сестер милосердия женщины давали, надев новую форму.
— Они получали эту форму как награду, — говорит отец Петр. — Эти сестры милосердия еще до сестричества доказали, что они заслужили ее носить. Само посвящение, которое состоялось 19 февраля, — это был своего рода заключительный акт, подведение итогов их деятельности.
Мы рассматривали разные варианты формы для наших сестер милосердия. И, поскольку одним из самых ярких примеров жертвенного служения были царские дочери, взяли за образец копию их сестринской одежды. На фотографиях мы видели, что княжны были в серых платьях, поскольку они работали в операционных, а серый цвет скрадывает цвет крови.
У наших сестер милосердия темно-синие платья. И те же головные уборы — косынки с красным крестиком, которые были на Татьяне, Ольге, Марии и Анастасии. Это парадная форма наших сестер милосердия. В больницах и госпиталях они работают в медицинских халатах и брюках. Это практично и удобно.
Ирина говорит, что их косынки с крестиками вызывали неизменный интерес у раненых.
— Объясняли бойцам, что мы — сестры милосердия. Приехали к ним уже в новом статусе.
Отец Петр, в свою очередь, вспоминает беседу с одним из выздоравливающих бойцов.
— Я спросил его: «Верующие ли у вас на фронте солдаты?» Он сказал: «Неверующих на передовой не бывает». Когда кто-то из волонтеров поинтересовался, как он относится к боевым действиям, которые идут на Украине, парень процитировал фразу из фильма «Офицеры»: «Есть такая профессия — Родину защищать». Все бойцы, с которыми мы общались, были мотивированными, они нацелены на победу. Это чувство — глубинное, внутреннее, потому что они понимали, что воюют за правду.
У медиков своя правда — клятва Гиппократа.
— Санитарки из приемного отделения рассказывали, когда к ним в больницу из Мариуполя привезли под конвоем с мешками на головах семь раненых «азовцев» (террористическая организация, запрещена в России), все готовы были их разорвать, — рассказывает Ирина. — Но медикам пришлось их лечить, санитаркам — ухаживать за ними, менять белье.
Батюшка вспоминает, как в больницу привезли раненого националиста.
— Его подобрали на поле боя без сознания, на нем был камуфляж без опознавательных знаков. Вокруг него собрались врачи, медсестры, сестры милосердия. Привели его в чувство, и первое, что он спросил, когда очнулся: «Вы русня или наши?» Когда мне об этом рассказывали, у меня было ощущение, что мне плюнули в лицо. Если бы я тогда был рядом, спросил бы у него: «А ты, значит, нерусь?» Его медикам тоже пришлось лечить. Я разговаривал потом с нашими бойцами, они уверены, что на той стороне все зомбированные, нет ни одного, кто бы здраво рассуждал. Они ненавидят нас патологически.
«Привожу по пять килограммов осколков»
По словам батюшки, в больницах Донецка работало уже достаточное количество волонтеров, а в районных больницах и госпиталях, которые находятся подальше от областного центра, рабочих рук не хватало.
— Если с поставкой медикаментов и перевязочных материалов там проблемы уже были решены, то волонтерская помощь была крайне необходима, — говорит отец Петр. — Поэтому в свою следующую поездку, четвертую по счету, мы отправились с сестрами в Луганскую область, в Лисичанск и Алчевск.
На границе команду из Кинешмы встречали бойцы из Лисичанска.
— Мы с ними познакомились за месяц до нашего приезда, когда привезли им антидроновое ружье и квадрокоптер, которые купили на собранные в храме деньги. Ехать нужно было уже по новому маршруту, по незнакомой местности, практически вслепую, сотовой связи там нет. Часть дорог там заминирована, по обочинам стоят таблички, где на русском и английском написано «Осторожно, мины». Так что без сопровождения там ездить нельзя. Бойцы из Лисичанска ехали впереди, мы — за ними. На месте были уже ночью. Узнали, что в 800 метрах проходит граница.
Отец Петр говорит, что в зоне боевого соприкосновения все видится по-другому. Госпиталь там — прифронтовой, он — исключительно военный. Его постоянно обстреливают.
— Говорю сейчас с вами, а у меня перед глазами стоят командир батальона с позывным «Штурман», замполит Саша, командир роты Миша. Они все — местные, из ЛНР. Парни просто герои, идут в бой и не боятся смерти. Когда видишь такие лица, то понимаешь, что не имеешь права жить по-другому.
Отец Петр говорит, что видел на линии фронта добровольца из Москвы, который был успешным предпринимателем, у него три заводика, трое детей. И он отправился в зону проведения спецоперации.
— У многих, кто привык жить в комфорте, думать только о себе, это вызывает удивление, зачем, мол, это надо делать? А земля русская не оскудела такими героями.
Батюшка служил молебны, исповедовал, причащал наших бойцов.
— Запрос поступил от самого комбата, который сказал, что им не хватает на передовой слова священника. У них есть своя домовая церковь. Они оборудовали в помещении молитвенную комнату. Мы привезли им икону Георгия Победоносца — покровителя воинов. В первую очередь ведь побеждает сила духа. Если ты ощущаешь внутреннюю правоту, это знак Божьего благословения за твой тяжелый воинский труд.
Бойцы из ЛНР, в свою очередь, подарили батюшке и сестрам милосердия, спасенные из разбитого храма священные сосуды, Евангелие, крест и иконы.
Мои собеседники признаются, что возвращаются с Донбасса всегда с тяжелым сердцем.
— Кто своими руками принимал наших раненых бойцов, кто омывал их кровавые раны, очищал от грязи их ноги и волосы, кормил их, соприкасался с их болью и страданиями — становится другим. Меняется сознание. И ты снова и снова стремишься попасть туда. Увидеть лица этих героев, помочь, чем можешь.
А страх, как говорит батюшка, накрывает уже на мирной земле.
— Помню, как мы возвращались домой под старый Новый год, ехали по ночному Ростову-на-Дону. Это была наша вторая поездка. И рядом начали взрывать петарды. Умом я понимал, что это не прилеты, не снаряды, не ракеты, но меня охватил страх. Такое вот остаточное явление после того, как ты пережил состояние опасности.
Ирина говорит, что не может при возвращении из зоны спецоперации смотреть телевизор, все эти шоу, конкурсы, где поют и танцуют.
— Сразу вспоминаю раненых ребят на реанимационных койках, — говорит Ирина. — Я считаю, что вся страна сейчас должна работать на победу. А у нас рестораны работают, мужики там устраивают драки. Недавно в один из них вызывали «скорую» для пострадавших. Они здесь прожигают жизни, когда другие воюют.
Мы всем миром собирали деньги на антидроновое ружье, которое может спасти немало жизней. На передовой очень нужны квадрокоптеры. Бойцы рассказывали, что у них «птичка» — одна, а натовских — восемь. Бабульки со своих пенсий отдают по 200–300 рублей. А мы не можем достучаться до людей. У нас в храме идет служба, а напротив, в театре, играет музыка на весь бульвар. Все заставлено машинами, люди отдыхают. Тяжело все это воспринимать, когда хоть раз посмотришь в глаза тяжелораненому бойцу.
Батюшка говорит, что сейчас храмы должны быть полными, люди должны молиться, в Кинешме в центре города 6 храмов, каждый из которых вмещает по 400–500 человек, а на службе стоят человек 50.
С Донбасса отец Петр привозит осколки разных размеров.
— Это тяжеленные, обгоревшие осколки от HIMARS, от гаубиц калибра 155 миллиметров, от снарядов украинских танков. Те, что прилетели к ним, но не долетели до нас. Приношу их и кладу на стол нашей администрации, директорам предприятий, предпринимателям, говорю: «Привет из Донбасса». Это очень действует.
Сейчас батюшка и сестры милосердия готовятся к своей пятой поездке на Донбасс. Их ждут в Лисичанске.
— В нашей команде будут участники из разных областей: Москвы, Калуги, Рязани, Костромы, Кирова. Поедет с нами также семейная пара из Пскова. Нам звонят со всей России, хотят приехать даже из Норильска. Для нас важно было стать триггером, спусковым крючком. Чтобы о нашей идее с сестричеством узнали, заметили. Чтобы люди в своих городах последовали нашему примеру. И это сработало.
