Новоселью на Тверском бульваре молодой художник был обязан случаю и двум влиятельным московским мэтрам. Один из них, Михаил Посохин, родом из Томска, другой, Ашот Мндоянц, — из Батуми. Оба одногодки, им в уходящем 2010 году исполнилось 100 лет со дня рождения. В XX веке они повлияли на облик Москвы, сделали для нее так много, как в XVIII веке Баженов и Казаков, а в XIX веке Бове и Тон.
Как пишут, то были люди одного возраста, но при этом совершенно разные по характеру, темпераменту и наружности. Хладнокровный, сдержанный во внешнем проявлении чувств, светлоглазый сибиряк. Экспансивный кавказец. И еще сказано: оба были одержимы архитектурой и только в ней видели смысл жизни.
Знакомство их состоялось в Москве в мастерской автора мавзолея Ленина Щусева. С тех пор Посохин и Мдоянц дружили и творили вдвоем подобно Ильфу и Петрову. По словам сына Посохина, Михаила, “они работали целый день в мастерской, потом вместе шли с работы, продолжая обсуждать новые идеи по дороге, чаще всего приходили к нам, ужинали, пили чай, а потом на освободившемся столе, а зачастую и на полу раскладывали кальки и бумагу и продолжали работать, искать, обсуждать, эскизировать”.
Все у них получалось, и все было востребовано. Когда их сверстники тиражировали типовые дома, Посохин и Мндоянц создавали уникальные здания в центре Москвы. Их сближало жгучее желание рисовать не только фасады. С детства любили живопись, а став архитекторами, зодчество синтезировали с искусством, работали с самыми известными художниками Москвы и Ленинграда.
Так, с пятикратным лауреатом Сталинской премии Томским перестроили старинное здание на Знаменке для Наркомата обороны СССР. Скульптор украсил фасад гербом СССР, звездами, знаменами и оружием. То была первая самостоятельная работа архитекторов в 33 года.
Сталинскую высотку на Кудринской площади создавали с Аникушиным, Никогосяном, Бабуриным. Это имена в советском искусстве, народные художники СССР, лауреаты Сталинской и Ленинской премий.
Во Дворце съездов в Кремле занавес огромного зала выполнили классики соцреализма Мыльников и Дейнека, изобразив на нем портрет Ленина и красное знамя в лучах света.
На Новом Арбате роспись кинотеатра “Октябрь” выполнили художники “сурового стиля”, увековечив в мозаике “Завоевание Октября” “человека с ружьем” и “комиссаров в пыльных шлемах”. Там и Серп и Молот вознеслись.
В Пицунде архитекторы не обратились ни к одному из известных художников, хотя каждый счел бы за честь работать с ними. Уроженец Батуми и бывший главный архитектор этого города, Ашот Мндоянц случайно зашел в кабинет главного архитектора Тбилиси. И застыл от изумления, увидев эскиз росписи детского кинотеатра, не реализованного в натуре. Лицом к стене стоял мальчик и рисовал на ней разноцветные грузовики и паровоз с вагонами, самолет и ракету, дома и заводские трубы, синюю гору и золотистое поле. В углу картины чернела идеально нарисованная ваза с пучком кистей, как знак того, что роспись выполнена профессионалом, выпускником академии художеств.
Мдоянц с первого взгляда понял, что неожиданно встретил талант, который с Посохиным безуспешно искали в Москве и Ленинграде. Пятнадцатиэтажные корпуса курорта, как высотку, они не хотели венчать статуями тружеников, декорировать звездами, серпами с молотом, знаменами. Ни соцреализма, ни “сурового стиля” видеть больше не хотели.
— Я нашел художника, — сказал Мндоянц Посохину.
— Кто такой? Где он?
Автор росписи оказался в горах, где писал пейзажи. Что было дальше?
— Однажды за мной прилетел вертолет, оттуда вышел парень и сказал: “Вы полетите с нами, вас ждут. Мы приземлились на госдаче. Стою, жду. И вот подходит ко мне какой-то начальник, знакомится и объясняет: “Вот эти здания у нас одинаковые, как яйца, подумайте, как сделать их разными”. И ушел. Остался я один на улице и думаю, как отсюда выбраться, денег совсем не было. Пошел на станцию, запрыгнул в поезд Москва—Тбилиси и до утра бегал из одного вагона в другой, чтобы контролеры не поймали. Вот так началась моя карьера в Москве.
Посохин был действительно начальником, не только главным архитектором города Москвы, но и главой созданного им Государственного комитета гражданского строительства и архитектуры СССР, фактически министром, и к тому же — придворным архитектором, как некогда Константин Тон.
Художник не упустил случая. Представил эскизы, выиграл конкурс и получил возможность проявить свою “монументальную пластику”. К тому времени у Зураба Церетели в возрасте Христа все сошлось. Как художник с этнографами и археологами обошел Кавказ. В “оттепель” пожил у родственников в Париже, поучился на курсах повышения фантазии, встретился с Пикассо и увидел, что занимается он не только живописью, но и литьем, росписью по фарфору, керамикой. В другой приезд в Париж встретился с Шагалом. В его мастерской — масло и темпера, а во дворе — витражи и мозаика.
— Я понял, общаясь с ними, что художник может все. Из Парижа вернулся готовый и начал изучать мозаику, витраж.
Мозаикой прославился в Пицунде. Работал как одержимый. Привлек к своим мозаикам внимание гостившего в СССР великого монументалиста Сикейроса и обитателей правительственных дач. Там произошла встреча с министром культуры Фурцевой, знаменитыми актерами театра и кино.
— Однажды у причала остановился катер. С него сошел на берег мужчина в белой рубашке, загорелый и подтянутый. Поздоровался со строителями и со мной — Косыгин, Андрей Николаевич…
Знакомство продолжилось в Москве. Церетели с женой бывал дома у премьера за праздничным столом. Посохина рад был видеть у себя в мастерской на Тверском бульваре, не прерывая связи с ним до конца жизни Посохина, о котором скажу ниже.
— С тех пор я жил между Тбилиси и Москвой. Для меня важен сам Тверской бульвар. Вид из окон. Это законченная картина. Представлял Пушкина на бульваре, русскую аристократию. Парочки на скамейках, пенсионеры с газетами — готовый материал. Вдохновлялся местом. Лет пятнадцать работал в полуподвале. Когда меня назначили главным художником Олимпиады-80, пришло в мастерскую руководство города, Гришин Виктор Васильевич. Удивились: “Как можно работать в такой обстановке?”. Отдали мне второй этаж. Там жили три семьи. Их быстро расселили.
Хочу сообщить краеведам, что в доме 9, пока здесь жил и работал будущий автор Петра, побывали многие великие люди ХХ века, начиная с Марка Шагала. Ему нравились яркие картины Церетели, он говорил, рассматривая в альбомах его уникальные мозаики и эмали, что живопись у Зураба — начало всех начал.
Вторым, кого хочу назвать, — Владимир Высоцкий.
— Познакомил меня с ним в Доме кино Саша Митта. Потом мы часто встречались, гуляли, пили, я приходил на его концерты и спектакли. Он — ко мне в мастерскую на Тверском бульваре.
Однажды с двумя девушками предложил съездить в Ленинград на свадьбу. Я сел за руль его “Мерседеса” и прямо, никуда не сворачивая, не зная дороги, гнал всю ночь. Вошли в квартиру — все спят. Повернулись и уехали обратно в Москву. Нас с Сашей Володя пригласил на свадьбу с Мариной в маленькую квартирку. Пришли Юрий Любимов с женой Людмилой Целиковской, Всеволод Абдулов, Андрей Вознесенский с Зоей. Жена Саши, Лиля Митта, испекла яблочный пирог. С Андреем мы скинулись на несколько бутылок шампанского. Высоцкий лежал на диване и без особой охоты тихо играл на гитаре и что-то пел для себя. Я почувствовал, будто виноват, что такая бедная свадьба. Предложил продолжить ее у меня дома.
Утром улетели в Тбилиси. “Здесь, — вспоминает Марина Влади в книге “Владимир, или Прерванный полет”, — нам устроили настоящую старинную свадьбу”. Высоцкий много пел и ничего не пил, это делал, стоя за его спиной с рогом вина, молодой грузин. Гости читали стихи Пушкина, Пастернака, Лермонтова. Грузины пели. Тамада пожелал, чтобы жениха и невесту похоронили в гробу из векового дуба, что мы посадим на свадьбе.
Высоцкий по поводу другого прозвучавшего тоста написал:
Правда, был у тамады
Длинный тост алаверды
Про него — вождя народов
И про все его труды.
— Последний раз встретились, где познакомились. Он подошел к моему столику и тихо сказал: “Зураб, я скоро получу гонорар и долг тебе верну”. Я ему ответил: “Выброси это из головы и забудь, ты ничего мне не должен”. Через несколько дней он умер. После похорон ко мне пришли двое его знакомых и принесли завернутые в бумагу деньги. Сказали, что в списке долгов, составленном Высоцким, я — первый. На что я ответил: “Отдайте их детям”. (Артур Макаров подтверждает это: “Лишь скульптор Зураб Церетели отказался получить долг в пять тысяч рублей, заметив при этом, что в Грузии, если умирает друг, то в его семью деньги несут, а не выносят”.)
На Тверском бульваре, 9, бывали Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко, Чингиз Айтматов и Василий Аксёнов, Иосиф Кобзон, Майя Плисецкая и Родион Щедрин, Петр Капица и Святослав Федоров, Юрий Лужков и Анатолий Собчак, Эдуард Шеварднадзе и Евгений Примаков…
Церетели не помнит, каким образом появился в мастерской Адриано Челентано.
Но вскоре произошла другая неожиданная встреча.
— Когда Адриано вернулся в Италию, он рассказал обо мне, не знаю что. По телефону позвонила мне незнакомая женщина: “Я переводчица Марчелло Мастроянни. Он прилетел в “Шереметьево” и хочет к вам приехать”. — “Приезжайте!” Повесил трубку, подумал, что это шутка, продолжаю работать. Через час ко мне поднимается помощница по дому: “Там какие-то люди пришли, иностранцы”. Спускаюсь вниз. Вижу Мастроянни с фотокорреспондентами, они ходили за ним по пятам.
Судя по фотографиям, дорогие гости уходили с Тверского бульвара не только с воспоминаниями о грузинском застолье. Катрин Денев подарил натюрморт “Цветы”. Челентано улетел с эмалью-картиной “Въезд Христа в Иерусалим”, подобной которой нет ни в Италии, ни во всем мире. Эмали любой величины может создавать на земле один человек нам известный.
Когда у Церетели спрашивают, какая из встреч в мастерской была самая важная, отвечает: “С Бушем-старшим. Я как раз тогда поставил в Нью-Йорке Георгия Победоносца с ракетами, и он с женой во время визита в Москву приехал ко мне. Я показал двух разных Колумбов. Буш выбрал для Америки ту модель, что сейчас устанавливается в Пуэрто-Рико. “Она выше статуи Свободы”, — удивился Буш. Я ему ответил: “Сначала Колумб открыл Америку, потом пришла Свобода”. В тот день писал с утра натюрморт, цветы. Они пришли с Горбачевым и Раисой Максимовной. Я оставил холст на мольберте. Летом вечернее солнце бьет через окно, и на картине выступила тень оконной рамы в форме креста. Жена Буша говорит, что ей очень нравится этот ход — цветы и крест. Я обещаю, что подарю картину. Они садятся за стол, кушают, говорят, а я убегаю рисовать крест. Та картина висит у них в спальне, и Буш сказал мне, что очень признателен за подарок, не надо каждый день покупать живые цветы, ведь в доме есть вечные, невянущие.
А я признателен окну за прием. Эта мастерская — соавтор моего искусства”.
Перед визитом Буша звонил президент Грузии Гамсахурдиа и требовал не принимать президента США. За непослушание последовала месть. В окно бросили бутылку с зажигательной смесью. Случился пожар, погибло сто картин, обгорела “Гитара Высоцкого”…
Церетели хотел оставить в бывшей мастерской все, как было, выставить фотографии тех, кого уже нет. Но передумал, все переделал и открыл галерею, чтобы в ней могли выставляться молодые художники бесплатно. Никакой коммерции. Превратил два этажа в галерею “Зураб”, ставшую популярной.
В заключение напомню о том, кому обязан Зураб Константинович мастерской на Тверском бульваре. Михаил Васильевич Посохин, построивший кроме дворца в Кремле многие громадные здания в Москве, в конце жизни восстановил маленький особняк барона Штейнгеля в Сивцевом Вражке. Там вместе с верной секретаршей занял кабинет вице-президента Академии художеств СССР, где мы встретились последний раз. Словно оправдываясь перед потомками, рассказал, что низкие потолки, крохотные передние и маленькие кухни в пятиэтажках без чердаков, строившихся в его бытность главным архитектором Москвы, — все это и многое другое не на его совести. Неистовый Хрущев внедрил совмещенные санузлы, запрещал строить жилые дома выше пяти этажей, чтобы не тратиться на лифты.
…Книгу о Москве, которую мне с Посохиным предложили написать для “Детской энциклопедии”, убрали из плана “при перестройке”. В годы развала государства народному архитектору СССР, пережившему на двадцать два года соавтора Мдоянца, похороненного на Новодевичьем кладбище, места рядом с другом не нашлось.
