– Как получилось, что главная тема ваших произведений – военно-патриотическая, военно-историческая?
– Все очень просто: я же принадлежу к первому послевоенному поколению. Мой отец прошел войну, участвовал в обороне Сталинграда. В войне погиб мой дядя, воевавший на Калининском фронте; лишь в 2015 году мы нашли его могилу - искали 70 лет. Дед также, как я знаю, воевал у Брусилова, но никаких документальных свидетельств этого не осталось. В школе многие из учителей прошли войну.
Все мое детство, как я говорю, прошло «по лагерям» - пионерским, находившимся там, где проходили бои. Сохранились окопы, ДОТы, ДЗОТы, где мы играли, у каждого были полные карманы гильз... Наше поколение получало и иную информационную нагрузку — тема войны постоянно присутствовала в литературе, в кино.
Другая важная деталь — семья моего отца происходила из хоперских казаков. Дед же мой занимался разведением и продажей коней. А в Москва я работаю в бывшей конюшне, среди моих работ много конных памятников, сам я занимаюсь верховой ездой, — тот случай, когда от своих корней никуда не деться.
Сейчас мы живем в относительно мирное время — хотя видим конфликты то тут, то там, – но память о войне должна быть сохранена.
Чем я горжусь, и что считаю главным в своей деятельности – на сегодня мною создано 35 монументов и это память о тысячах наших солдат. Один из таких памятников — на кладбище Пер-Лашез в Париже, монумент в честь советских партизан. Там воевало 30 тысяч наших солдат.
– Не так давно и во французском городе Тиль была также установлена памятник— в честь участниц советского женского партизанского отряда «Родина» ...
– Да, я был на его открытии – там пока лишь памятные доски. Я сейчас пытаюсь как-то «раскочегарить» этот проект, чтобы сделать там памятник, мне было бы это по душе.
– Ваши работы есть ведь не только в России и Франции?
– По всему миру мои памятники представлены в 17 странах. Только во Франция установлены четыре монумента, три из которых — в Париж. Когда мы открывали памятник на Пер-Лашез, там присутствовали наши выжившие партизаны, дипломаты, представители парижской администрации, министры французского Правительство РФ. И что меня поразило — я никак не управлял этим процессом, – первое слово дали мне как автору. Там невероятный пиетет в отношении тех, кто создает произведения. А уже после меня слово дали ветеранам, официальным лицам и т.д.. У нас, думаю, Вы замечали, на открытии памятников автора и вовсе может не быть, его фамилию могут просто не озвучить. Это какой-то парадокс нашей Родины.
Под Парижем, в 120 км, есть город Нуае-Сен-Мартен, где на центральном воинском кладбище 21 июня 2001 года был установлен мой памятник нашим соотечественникам. Еще в 1980 году на правительственном уровне было решено все погребения (в 38 регионах страны их было обнаружено 6543) объединить в этом городе, создав здесь некрополь. В 1981 году на месте бывшей авиационной базы на площади более 15000 кв. м был построен мемориал. Это самое большое кладбище, где захоронены наши соотечественники, погибшие в годы Второй мировой войны во Франции. Большинство перезахороненных – безымянные военнопленные, которые направлялись нацистами в Эльзас и Мозель для работы на заводах и умерли из-за болезни, голода или бомбардировок. Их хоронили в братских могилах около мест содержания. Там захоронены как советские граждане, так и эмигранты. Кладбище расположено в поле, далеко от городских построек. Вокруг него нет глухой ограды, только растут платаны и березы. Местная мэрия содержит русский погост на французской земле в идеальном состоянии. Ныне там покоится прах 4520 наших соотечественников. В 2014 году в городе Гусеве мы с сыном открыли памятник «Штыковая атака» на месте Гумбинненского прорыва – там погибло почти семь тысяч наших солдат. Я однажды посчитал, все мои монументы – это почти сто тысяч погибших. В том числе, и в Венгрии.
– Вы могли бы рассказать подробнее об этих памятниках?
– В городе Эстергом и в поселке Токод были крупнейшие на территории Австро-Венгрии лагеря. Эти памятники нам удалось реализовать благодаря замечательным людям из Ассоциации «Миротворцы и Мир» – это два мемориала на месте захоронения солдат, погибших в Первой Мировой войне. Один уже открыт — в Токоде, это примерно в 60 км от Эстергома. А Эстергом — это своего рода духовная столица, вроде нашего Санкт-Петербурга. Над этими монументами, как и над многими другими, я работал совместно со своим сыном, скульптором Данилой Суровцевым и архитекторами Владимиром и Олегом Сягиными (также отцом и сыном). Все было не очень просто — венгерская сторона выделила нам бесплатно места под памятники, но нас попросили сделать монумент, посвященный их национальному герою кардиналу Миндсенти. И этот памятник был сделан и открыт в Эстергоме. Он очень интересен. Йожеф Миндсенти был главным кардиналом в городе в период Второй Мировой войны, он помогал партизанам, спас многих людей, делая им паспорта, помогая выбраться за границу. Потом он попал в гестапо, где его пытали... Когда же Красная Армия приближалась к его стране, он написал воззвание к венграм, воевавшим на стороне Германия, – о том, что идут освободители, о том, что их надо лояльно принять, не оказывать сопротивления. Это было очень значимое заявление от такого духовного лидера.
И вот наступил 1956 год – естественно, Миндсенти как человек, любящий свою страну, стал бороться уже против нашей армии. И точно также, как до этого он оказался в гестапо, он попал в местный КГБ, где над ним вновь издевались... И Миндсенти стал врагом Советского Союза. Потом под давлением общественности его отпустили, почти 15 лет он жил в посольстве США в Будапеште, после чего выпустил воззвание уже против СССР.
И когда мы взялись за памятник ему, нам многие рекомендовали не заниматься этой работой, аргументируя это тем, что речь идет об антисоветчике. «Ребята, – отвечал я. – А мы все — не антисоветчики?». Государства такого больше нет, мы фактически допустили его развал, поменялся экономический, политический строй – почему мы должны жить старыми концепциями? Поэтому, вопреки мнению многих людей, мы открыли и этот памятник. И в Токоде, и в Эстергоме венгерская общественность великолепно это приняла. Были прекрасные отклики в прессе, а Вы понимаете, как сложно в Европе добиться позитивных отзывов в адрес Россия. В Токоде на открытии монумента присутствовали натовские генералы, члены парламента, правительства. Российское же посольство не прислало ни одного человека. А памятник открывался в тот день, когда в Венгрию на переговоры прилетел Владимир Путин.
В Эстергоме открытие памятника кардиналу совпало с визитом Владимира Путина к Папа Римский — мы ничего специально не подгадывали. Получается, мы каждый раз помогаем нашей дипломатии, укрепляя позиции России, потому что благодарность за памятники была именно в адрес всей страны, мы выступали лишь как авторы.
– Как Вы считаете, с чем связано то, что от российской стороны на открытии памятников никто не присутствовал?
– Полагаю, это произошло в связи с той огромной работой, которую делало наше посольство, готовя визит президента Путина. И мы понимаем, что пока всего несколько стран, включая Венгрию, остаются достаточно лояльными к большой политике российского руководства, поэтому и подготовка, наверное, была очень тщательная.
– На стадии подготовки памятников содействие оказывалось?
– Конечно, мы находились в постоянном контакте и с посольством, и с МИД. Противодействия никакого, естественно, не было. Памятники наши в Венгрии уникальны тем, что посвящены не только русским солдатам, но и сербским, румынским, итальянским – это интернациональный проект. Возможно, с российской стороны был некоторый испуг в связи с тем, что мы параллельно готовили памятник Миндсенти. Но мы рассчитываем, что на открытие мемориала погибшим в Эстергоме уже приедут представители России, потому что с памятником кардиналу история завершена.
– Какие проблемы возникли с монументом солдатам в Эстергоме?
– На сравнительно небольшой площади там есть три мемориала: венгерским солдатам, которые воевали против нас, наш монумент четырем нациям, уже готовый, но еще не открытый, и памятник советским солдатам, погибшим во Второй Мировой войне. И последний мемориал был сделан сразу после окончания войны, а в 1990-е он был осквернен местными «патриотами», которые перевернули все могилы, и памятник превратился в кашу.
Посольство наше этот мемориал пыталось восстановить. Дважды были выделены деньги на это, но оба раза деньги клали в банки, которые вскоре затем разорялись. Были начаты работы, но восстановление все еще не завершено. И власти города справедливо указывают на то, что едва ли достойно открывать наш памятник, когда в 15 метрах от него мемориал в жутком состоянии.
– В МИД РФ России знают о сложившейся ситуации?
– Да, год назад мы написали большое письмо на имя Сергея Лаврова, с просьбой оказать организационное содействие. Здесь нужна государственная инициатива, поддержка Министерство обороны, и, возможно, привлечение средств частных предпринимателей. И нужно как-то свести воедино эти три фактора.
– Венгерская сторона оказывает содействие?
– Она берет на себя все вопросы по благоустройству территории, по открытию монумента, как это было с двумя предыдущими памятниками, – там все это делается блестяще. Обеспечивается присутствие СМИ, прием после церемонии открытия, и т.д.. Но реконструировать мемориал должна именно российская сторона. Что обидно — отношение к нам в Венгрии прекрасное, памятники готовы, государевых денег на наши проекты мы не просим.
Но мы хотим, чтобы наш монумент сработал как катализатор для восстановления к весне разрушенного мемориала, это возможно, нужно лишь чье-то распоряжение. Венгерская сторона предлагает открыть монументы в апреле, что очень здорово: 25 апреля — день ООН, а наш проект международный. Кроме того, все это хорошо бы выглядело в преддверии 9 мая.
– Какая реакция на Ваши обращения последовала с российской стороны?
– В ответ на письмо Лаврову нам не раз писали из соответствующего департамента МИД – было сказано, что к ноябрю все будет сделано. На деле же практически ничего не изменилось, хотя были проведены некоторые работы. Ощущение, что идет некая подтасовка, кто-то дает неверную информацию наверх и проект не может сдвинуться. У нас самих нет никакого корыстного, личного интереса, мы просто хотим, чтобы памятник был восстановлен.
