16 февраля, три недели назад, умер Григорий Соломонович Померанц, наверное, самый известный сегодня российский мыслитель, человек замечательный во многих отношениях. Биография его проста и писать о нем просто, даже если пишешь для непосвященных. Нет нужды прибегать к противопоставлениям и объяснениям: хотя он и никогда не занимал…, но влияние его …и т.д. Подробная биография – в автобиографических «Записках гадкого утенка», на сайте Википедия и сайте http://pomeranz.ru/p/index.html.
Перед войной закончил лучший гуманитарный вуз того времени - ИФЛИ (Институт философии, литературы и искусства). Пошел добровольцем на фронт. Воевал. После войны служил, в 49-м году был арестован и посажен по политической 58-й статье. Выйдя из лагеря, преподавал, долгое время служил библиографом в ИНИОНе (институт научной информации по общественным наукам).
Статьи его о проблемах духовных, о глубинном самопознании, о познании духа и Бога, о Достоевском начали появляться в самиздате в начале 60-х годов. (Известный российский генетик Владимир Павлович Эфроимсон, занимавшийся проблемами генетики гениальности, рассказывал, что, прочитав тексты Померанца, он захотел обсудить с Григорием Соломоновичем феномен Достоевского. Владимир Павлович пришел в ИНИОН и стал спрашивать у сотрудников, как найти Григория Померанца. Сотрудники не знали. Тогда Владимир Павлович спросил: - А кто у вас тут самый умный? И его тут же привели в отдел библиографии, к столу Померанца.
О дружеских встречах с Померанцем с гордостью писал в своих мемуарах выдающийся деятель правозащитного движения генерал Петр Григорьевич Григоренко.)
Статьи Померанца стали популярны и распространялись в списках по всей стране, конечно, речь идет о сотнях экземплярах, м.б. тысячах, не больше. Главные читатели – техническая и творческая интеллигенция. Скажем, копия доклада Померанца «Нравственный облик исторической личности» была изъята на обыске у моего отца в Харькове в 1968 г., и в первом его деле эта статья значилась в списке инкриминируемых отцу текстов (распространение заведомо ложной клеветы на советский государственный и общественный строй). И таких домов, где читали Померанца, были сотни, если не тысячи. (Уже много позже, в середине двухтысячных годов, мне удалось уговорить Григория Соломоновича прочесть курс лекций у нас на факультете. Он читал тихо, те, кому было интересно, садились поближе, в первом ряду, остальная аудитория была занята своими делами. Одна из «заинтересованных» студенток рассказывала, что ее мама, еще студенткой, в конце 70-х годов, потихоньку читала самиздатские статьи Померанца.)
Я познакомился с Померанцем в 76-м году, когда после школы приехал в Москву учиться. (Московское КГБ было умнее своих украинских коллег, оно не сильно мешало детям диссидентов поступать в ВУЗы.) Я никогда не был особенно близок с Григорием Соломоновичем и его женой Зинаидой Александровной. Мешало почти полное отсутствие у меня глубоких духовных интересов. Но встречи у общих знакомых, редкие визиты к ним домой и на дачу помогли мне, еще мальчишке, скорее почувствовать, чем понять, глубину мысли и интеллектуальную силу этого человека.
В отличие от «открытых» домов известного мне круга диссидентов, Померанц жил на особицу. Дома он работал, прийти к нему запросто, без предупреждения, для меня было бы невозможно. Но это отнюдь не была жизнь отшельника. У него собиралась занятая духовными поисками молодежь, для детей знакомых они, вместе с женой Зинаидой Александровной Миркиной, устраивали знаменитые «ёлки» (представления, построенные вокруг специально написанной Зинаидой Александровной сказки), беседы у костра (зимой – в лесопарке, рядом с домом, летом – на даче).
В 60-е годы Померанца несколько раз приглашали выступить с лекциями, но после того, как его статьи, появившиеся в самиздате и вскоре опубликованные на Западе, привлекли внимание КГБ, лекции прекратились. В 80-е годы, насколько я помню, он всегда принимал приглашения ленинградского музея Достоевского участвовать в их конференциях.
Активная его лекторская деятельность началась в период перестройки и продолжалась почти вплоть до его смерти, но в этот период жизни я с Григорием Соломоновичем почти не встречался. Вместе с перестройкой, точнее, после освобождения отца, у меня тоже началась «моя» жизнь.
Почему я решился написать этот маленький рассказ о прекрасном и мудром человеке Григории Соломоновиче, если я последние двадцать пять лет совсем не был близок с ним? Я хочу добавить одну мысль к тем словам восхищения и благодарности, которые я услышал от близких к нему людей сразу после смерти.
О Григории Соломоновиче Померанце говорилось и говорится как о человеке мудром, глубоком, философе, исследователе духа, духовно свободном в несвободной стране.
Я хотел бы сказать о нем, как о человеке нравственном и смелом гражданской смелостью.
То, что Григорий Соломонович был человеком духовно свободным, могу свидетельствовать даже я, не будучи близким к нему человеком. В нем не было надлома, следов каких-то моральных комплексов. К чувству страха, в том числе и страха перед репрессивными органами, от которого и он не был свободен (и это не только память о сталинских застенках, это знание об убитых диссидентах, об использовании КГБ психотропных препаратов), он относился сознательно и, опять же, без комплексов и истерии. (Я знаю лично лишь один случай достойного поведения при повторном аресте людей, прошедших сталинские лагеря (наверняка были и другие) и, к сожалению, несколько историй позорных сдач и душевных провалов.)
Подчеркну два момента. Первый – это свобода интеллектуальная, отсутствие зашоренности и какой бы то ни было позы, прежде всего интеллектуальной, но и моральной. Конечно, для него интеллектуальная смелость была следствием духовной глубины, но для меня его смелость рассуждения о страхе, о поведении в тяжелых ситуациях, о войне и заключении, были уроком смелости мысли.
И второй момент, он, скорее, личный.
Духовная глубина часто и справедливо противопоставляется сиюминутностям, их болезненностям и горести, в том числе и государственному злу. Преодоление своей зависимости, своего страха и выстраивание плотины между своей душой и тупостью и злом современного мира – непременное условие душевной свободы и душевного здоровья, примерно так говорил мне Григорий Соломонович.
Тогда же и чуть позже мне приходилось сталкиваться с людьми, из околодиссидентского круга, которые упорно утверждали наличие у них чувства свободы. Такие вот свободные люди в несвободной стране. Сам я не мог чувствовать себя свободным при сидящем отце и многих друзьях и знакомых, да и какими-то комплексами психологическими я был не обделен.
Так вот, я помню, что Григорий Соломонович очень сознательно относился к «чувству свободы». Сам он вполне успешно выстроил плотину между своим «Я» и внешним миром, но при этом он прекрасно знал, что метафора плотины не абсолютна. Он знал пределы свободы личной в ее противостоянии с государством. И так же хорошо он знал, что не может быть полностью свободен, во всяком случае, морально, если несвободны другие.
В стране, где людей держат в застенках за мысль и слово, он не мог чувствовать себя полностью духовно свободным. Духовная свобода Григория Померанца не предполагала отгороженности от несвободы других. А именно эта отгороженность часто лежит в основе самонадеянных утверждений о своей духовной свободе, и в советские, и современные времена.
Когда моего отца, харьковского инженера и правозащитника, арестовали второй раз и он получил максимальный срок по 70-й статье (7 лет лагерей и 5 лет ссылки), Григорий Померанц весной 81-го года написал открытое письмо в его защиту и оно ушло в самиздат. И подобных писем он написал немало. Это было и опасно (время было противное, никто не знал, какой их шаг покажется КГБ последней каплей и повлечет возбуждение дела о клевете на советскую власть), и, с практической точки зрения, бесполезно, о чем он сам прекрасно знал. (Об активной правозащитной позиции и противостоянии тоталитарной идеологии Григорием Соломоновичем см. в статье о нем на сайте Википедии и на сайте http://pomeranz.ru/p/index.html.) Но, еще раз подчеркну, при всей своей внутренней свободе, он не мог и не хотел позволить себе быть свободным от несвободы других. Наверное, это говорит о том, что он не был «идеально свободным», но мне и многим другим, было легче существовать, зная, что Григорий Соломонович Померанц – выдающийся философ и духовный мыслитель – не просто находится вместе с нами в окружении государственных бандитов, но и открыто выступает с обличением этого режима.
