В начале ХХ века великий австрийский психолог Зигмунд Фрейд ввел в науку понятие «бессознательное» — доказал, что очень многие важные действия человек совершает, не отдавая себе в них отчета. По моему глубокому убеждению, иногда это относится не только к отдельным людям, но и к целым народам и странам. Конституция 1993 года установила в России систему власти, которая соответствует глубинным, зачастую неосознанным потребностям и особенностям российского общества. А в юбилейный для Конституции 2018 год произошло удивительное: непопулярное, но необходимое решение власти о повышении пенсионного возраста обнажило эти потребности и особенности во всей их «красе» и противоречивости.
Закулисная история пенсионной реформы
Подталкиваемый экономическими реалиями президент Франции Макрон наступил избирателям на их «любимую мозоль» и огреб такую волну уличных беспорядков, что официальному Парижу пришлось срочно капитулировать перед протестующими. Не подталкиваемый экономическими реалиями к немедленным действиям Президент России Путин наступил избирателям на их еще более «любимую мозоль» — и не только провел все, что хотел, но и остался с высоким рейтингом. Почему у одного избираемого монарха — официальные полномочия президента Франции тоже часто сравнивают с королевскими — не получилось, а у другого получилось?
Дело здесь не только в том, что Макрон — это Макрон, а Путин — это Путин. Дело еще и в принципиальных различиях неформального государственного устройства двух «избирательных монархий».
С точки зрения российского массового сознания, повышение пенсионного возраста — это лишь последнее звено в длинной цепи реформ, которые были осуществлены «во имя народа, для народа и за счет того же самого народа». Но если с головой погрузиться в закулисную историю подготовки и осуществления пенсионной реформы, то обязательно придешь к выводу: на фоне всех своих предшественников неожиданный «путинский гамбит» лета 2018 года может считаться самой настоящей аномалией.
Обычно непопулярные реформы в России проводятся по причинам, которые очень хорошо изложены в моем любимом анекдоте. Молодой человек приводит в дом своих родителей некую юную особу и говорит: «Мама, познакомься! Это Маша, очень хорошая девушка! Она не курит и не пьет!». Обрадованная мама радостно восклицает: «Маша, это правда?!» — «Да, правда, я не могу больше!».
Иными словами, когда речь идет о мерах, способных вызвать реальное озлобление населения, власть в нашей стране очень часто медлит и колеблется до последнего. Вспомним, например, гайдаровскую «шоковую терапию». Все предшественники Егора Тимуровича деликатно дистанцировались от «тикающей бомбы замедленного действия» в виде распадающейся на глазах системы ценообразования. В результате отпуск цен в свободное плавание пришлось проводить в его самом жестком и болезненном варианте.
В случае с пенсионной реформой 2018 года все обстояло ровным счетом наоборот. В горизонте нескольких предстоящих десятилетий из-за старения населения страны повышение пенсионного возраста в России было абсолютной неизбежностью. Но нюанс в том, что этот горизонт выходил далеко за рамки путинского президентства. ВВП вполне бы мог не будить лихо, пока оно тихо, и оставить проблему в наследство своему сменщику или даже сменщику своего сменщика. Однако Путин нынешнего образца — политик с остро развитым чувством своей исторической миссии. Мои собеседники из президентского окружения так описали логику ВВП: «Зачем мне копить политический капитал, если я не могу его потратить на нужные для страны вещи? И если я не осуществлю сейчас пенсионную реформу, то кто тогда ее осуществит?»
Но если мотивы самого Путина можно действительно считать абсолютно неэгоистичными, это совсем не обязательно относится к мотивам всех министров и чиновников из финансово-экономического блока правительства. Мы можем смело предположить, что у некоторых из этих чиновников был еще и скрытый мотив: не только осуществить необходимую для будущего страны реформу, но и наполнить и без того не тощую государственную казну прямо сейчас. Но даже если такие наши предположения верны, подобные планы очень быстро развеялись как дым.
За июньским обнародованием первоначального варианта пенсионной реформы в высших эшелонах власти последовала довольно дружелюбная по форме, но при этом жесткая по своему содержанию внутренняя дискуссия. И в ходе этой внутренней дискуссии поддерживаемая руководством кремлевской администрации новая вице-премьер РФ по социалке Татьяна Голикова сумела наголову разбить своих оппонентов. Когда в 2007 году она впервые стала руководителем нашей социальной сферы, я очень сильно критиковал ее за неизбежные во время адаптации к этому безумно сложному и безумно неблагодарному посту ошибки. Но десятилетие спустя я с удовольствием признаю: набив себе шишек и обретя трудный опыт, Голикова превратилась не только в яростного, но еще и очень умелого защитника интересов российской социалки.
Уже в момент своего ухода с должности заместителя министра финансов одиннадцать лет тому назад Татьяна Голикова обладала репутацией доки в российской финансовой сфере. Говорят, например, что она наизусть знала и знает все мельчайшие детали и параметры федерального бюджета. Соединенное с детальным пониманием всех болячек нашей социальной сферы, такое знание превратило Татьяну Алексеевну в таран, которому совершенно невозможно противостоять.
Я не знаю всех деталей споров Голиковой со своими внутриправительственными оппонентами. Но судя по общим описаниям, эти споры напоминали схватку танковой бригады с всадниками, вооруженными луками и стрелами. К концу августа почва для политически заведомо неизбежного прямого путинского вмешательства с целью смягчения параметров пенсионной реформы была полностью подготовлена. И вот как выглядит общий итог пенсионной реформы: положительный эффект от принятых мер для российской экономики ожидается только в районе 2029–2030 годов.
При всей исторической интересности этих закулисных нюансов они, однако, ни на йоту не приближают нас к ответу на главный вопрос: почему Кремлю и Белому дому удалось с такой легкостью провести пенсионную реформу в жизнь? Ведь в глазах граждан такая реформа — это не мелкий булавочный укол, а самое настоящее «покушение на основы», тема, рациональный разговор на которую является совершенно невозможным.
«У любой страны есть свой социальный идеал — отрезок истории, который воспринимается ее жителями как своего рода золотой эталон, — объяснил мне психологический механизм такого отношения граждан РФ к пенсионным вопросам генеральный директор социологической службы ВЦИОМ Валерий Федоров. — Для Америки таким социальным идеалом являются 50-е годы прошлого века — период, когда доходы всех слоев американского общества поступательно росли, а США не имели реальных соперников в гонке за мировое лидерство. Наш, российский социальный идеал — это 70-е годы прошлого века: Брежнев, высокие цены на нефть, новенькие девятиэтажки, румынские мебельные гарнитуры, сравнительно насыщенный рынок потребительских товаров, государство, которое о тебе заботится с колыбели и до самого преклонного возраста. Именно в 70-е годы пенсионеры в нашей стране стали довольно обеспеченными людьми, которые могли себе позволить финансово помогать своим непутевым детям и внукам».
Каждый, кто хорошо знает историю, в курсе: и в Америке времена правления президентов Трумэна и Эйзенхауэра не были периодом безмятежности, и при Брежневе не все в нашей стране было так сусально-однозначно. Но для массового сознания все эти «мелкие детали» абсолютно не важны. «Природа социального идеала состоит в том, что его негативные стороны подсознательно игнорируются, — продолжил свой рассказ Валерий Федоров. — А все современные действия власти оцениваются исходя из того, насколько они приближаются или удаляются от социального идеала».
Загадка углубляется, вам не кажется? С точки зрения российского массового сознания повышение пенсионного возраста — это совершенно очевидное удаление от нашего социального идеала. Почему же тогда российская власть сумела провести подобную политическую «спецоперацию» с минимальными имиджевыми потерями?
Разумеется, в данном случае термин «минимальные имиджевые потери» — весьма относительное понятие. В абсолютном выражении имиджевые и политические потери власти оказались значительными. Как откровенно сказали мне в Кремле, повышение пенсионного возраста привело к «напряженности в социальном самочувствии, обострению всех прочих политических и общественных противоречий и отказу людей от готовности входить в положение власти».
Но все познается в сравнении — с ситуацией, в которой сейчас находится, скажем, тот же президент Франции, или совсем недавними периодами российской истории, когда массовый социальный протест был не исключением, а нормой. Мы снова уперлись в тот же вопрос: почему?
Однако выход из логического тупика близок. Благодаря любезной подсказке Валерия Федорова я нашел его в трудах знаменитого советского и российского литературоведа и культуролога Юрия Лотмана.
Вручение себя
«Анализируя наиболее архаические социокультурные модели, мы можем выделить, в частности, две, представляющие особый интерес в свете их трансформаций в истории культуры» — прочитав эту первую фразу написанной в 1981 году статьи Юрия Лотмана, я с трудом подавил в себе искушение срочно захлопнуть книгу и начать читать что-то менее заумное. Но потом я все же набрался мужества и с головой окунулся в мир «взрывающих мозг» литературоведческих терминов Юрия Лотмана — и совсем об этом не пожалел. Не пожалеете об этом и вы.
Написанная великим ученым почти сорок лет тому назад статья посвящена совсем не только «архаике». Она читается как описание в том числе и нашей сегодняшней действительности — двух возможных моделей взаимоотношений между высшими государственными лидерами и населением.
Первую такую найденную Юрием Лотманом модель он «с известной долей условности» именует «магической». Характеризуется эта модель отношений «взаимностью» («участвующие в этих отношениях агенты оба являются действователями»), «принудительностью» («определенные действия одной стороны влекут за собой обязательные и точно предусмотренные действия другой»), «эквивалентностью» («отношения носят характер эквивалентного обмена») и, наконец, «договорностью»: «Взаимодействующие стороны вступают в определенного рода договор. Договор этот может иметь внешнее выражение или быть подразумеваемым… Отсюда с неизбежностью вытекает возможность различных толкований договора и стремление каждой из сторон вложить в выражение договорных формул выгодное ей содержание».
Как нетрудно заметить, «магическая» — а на самом деле совсем не волшебная, а очень даже приземленная — модель взаимоотношений точно описывает современную Францию. Макрон и его сограждане связаны условиями неформального договора — подразумеваемого «социального контракта» между обществом и властью. Сейчас общество в лице «желтых жилетов» пришло к выводу, что президент этот контракт нарушил, и обрушило на голову обидчика всю мощь своего негодования.
А теперь — внимание! Вот как выглядит описанная Юрием Ломаном модель, которая, с моей точки зрения, отражает суть отношений между высшим лидером и обществом в современной России:
«В основе религиозного акта лежит не обмен, а безоговорочное вручение себя во власть. Одна сторона отдает себя другой без того, чтобы сопровождать этот акт какими-либо условиями кроме того, что получающая сторона признается носительницей высшей мощи. Отношения этого типа характеризуются: 1) односторонностью; отдающий себя во власть субъект рассчитывает на покровительство, но между его акцией и ответным действием нет обязательной связи; отсутствие награды не может служить основанием для разрыва отношений; 2) из сказанного вытекает отсутствие принудительности в отношениях: одна сторона отдает все, а другая может дать или нет… 3) отношения не имеют характера эквивалентности: они исключают психологию обмена… 4) следовательно, отношения этого типа имеют характер не договора, а безусловного дара».
Вот он — набор принципов, составляющих «секретную Конституцию России»! Вот она — та «волшебная палочка», которая позволила Путину и его администрации осуществить необходимую, но глубоко непопулярную пенсионную реформу!
Из всего этого, естественно, совсем не следует, что российское общество любит власть. Как прекрасно знает каждый из нас, власть в России категорически не любят, считают чуждой и враждебной силой, от которой не приходится ждать добра. Но нелюбовь и чувство отчужденности — это все-таки не самые сильные эмоции, которые российское общество испытывает по отношению к власти.
Далеко не каждый из нас отдает себе в этом отчет, но наша самая сильная связанная с властью эмоция — это страх. Страх не перед властью: времена, когда власть вызывала панический и парализующий ужас, давно прошли и, я надеюсь, никогда больше не вернутся. Чего же мы тогда больше всего панически боимся? Я думаю, что отсутствия сильной власти в стране. Ведь, как подсказывает наша генетическая память, такое отсутствие неизбежно приводит к хаосу, а иногда и к массовому кровопролитию.
Теперь завершенным можно считать и процесс толкования «секретной Конституции РФ». С 31 декабря 1999 года Владимир Путин является тем политиком, которому российское общество «вручило себя». У Путина есть «мандат» на все или почти на все. В 2018 году он использовал этот свой «мандат» на «почти все» для проведения эмоционально крайне болезненной пенсионной реформы: не стал прятаться за спиной правительства, а как и полагается главному человеку в стране, открыто взял на себя ответственность за непопулярные меры.
Встает вопрос: надолго ли еще хватит запасов «путинского волшебства»? Не запустился ли в российском обществе процесс «забирания себя обратно»?
Пытаться точно предсказать будущее — смешить богов. Как очень тонко сказал в свое время великий Уинстон Черчилль: «Политик должен уметь предсказать, что произойдет завтра, через неделю, через месяц и через год, а потом объяснить, почему этого не произошло». Но мои, как я надеюсь, неплохо развитые политические инстинкты подсказывают мне: путинского «пороха в пороховницах» с лихвой хватит на период до окончания его президентского срока.
Проблем в ближайшую пятилетку, конечно, будет масса. «Президентские выборы-2018 были последними выборами, которые прошли на «фоне Крыма», — изложил мне свое видение Валерий Федоров. — С 2014 года реальные доходы населения не растут, и это сильно угнетает людей. Долгое время вызванный этим болевой эффект смягчался действием «крымской анестезии», но сейчас «крымский запал» начал постепенно выветриваться. Конечно, проведя пенсионную реформу, власть на обозримое будущее раздала весь свой запас «горьких пилюль». Но вот, например, возможный бензиновый кризис способен очень сильно повлиять на настроения людей. Если власть что-то не предпримет, то страна может «вернуться в 2013 год» — в ситуацию медленной политической стагнации».
Полностью «вернуться в 2013 год» у России, разумеется, не получится: во второй год предпоследнего президентского срока Путина наш конфликт с Западом еще не перешел в стадию открытого и ожесточенного противостояния. Но это все частности. А вот в чем, с моей точки зрения, состоят «не частности»: как показал 2018 год, якобы существующая в стране оппозиция Путину не способна нанести ему серьезный урон даже в условиях максимальной уязвимости власти. Повышение пенсионного возраста было «божьим даром» для всех противников Путина. Но они — в смысле, и системная, и несистемная оппозиция — то ли не сумели, то ли не захотели (а возможно, и то и другое вместе взятое) этот «божий дар» хоть сколько-нибудь эффективно использовать.
Да, на прошедших на фоне пенсионной реформы осенних региональных выборах кандидаты от власти не смогли победить на четырех территориях. По западным меркам четыре губернаторских проигрыша против двадцати двух губернаторских побед и сохранения контроля над всеми региональными и городскими парламентами — это не столько поражение, сколько победа. Однако в России мерки, как известно, совсем иные... Но вот не стоит ли нам потихоньку начать эти мерки менять? В плане реальной, а не символической политики «выборный мятеж» в четырех регионах не только не ослабил Кремль, но и предоставил ему новые возможности. Поражение отдельных «побронзовевших» представителей власти стало для российского общества очень вовремя подвернувшимся каналом «сбрасывания пара» — накопившейся негативной энергии, которая в ином случае могла бы найти себе гораздо более опасное для власти применение. При этом ни о какой фактической утрате контроля федерального центра над «мятежными» территориями речи не идет. Как с мрачным удовлетворением сказал мне высокопоставленный кремлевский чиновник, «все эти «оппозиционные» губернаторы очень быстро прибежали сюда».
Прибежать-то они прибежали, но привечать в Кремле намерены далеко не всех оппозиционных воевод. Вместо этого, по моим ощущениям, им планируется предоставить полную свободу действий — в ожидании того, что они быстро продемонстрируют избирателям свою неспособность управлять регионами. В случае с одной не самой далекой от Москвы подобной территорией так, собственно, уже и происходит. По рассказам знатоков местных реалий, губернатор мечется, но лишь все больше загоняет себя в угол. Местная политическая элита от него старательно дистанцируется, а федеральный центр в ответ на все просьбы «дать указания» отвечает в духе «вы губернатор — вот и руководите сами своим регионом!»
Как клятвенно пообещали мне в Кремле, специально топить «чужих» губернаторов, или тем более наказывать выбравших их избирателей за «неправильное» голосование, никто не собирается. План путинского аппарата тоньше. С помощью подчеркнуто отстраненной позиции федерального центра избирателям планируется прививать чувство ответственности за то, как они распоряжаются своими голосами. Ну а «несистемным» губернаторам предоставляется возможность продемонстрировать, чего они стоят и что они могут (или, как подозревают в Кремле, не могут).
Если сложить все эти элементы политической мозаики в общую картину, то получается следующее. Если лидер, которому страна «вручила себя», не оторвался от действительности и не потерял свои волевые и управленческие качества, то в его руках до самого последнего момента останутся все политические козыри. Но вот что произойдет после этого самого «последнего момента» — например, после того, как в 2024 году у Владимира Путина истечет «конституционный срок годности»?
Опубликованную в минувшем октябре нашумевшую статью председателя Конституционного Суда Валерия Зорькина о возможности внесения «точечных изменений» в наш Основной закон многие восприняли как инспирированный сверху предельно ясный намек: Конституцию обязательно «точечно поправят» под Путина. Согласно моей информации, такая трактовка происшедшего не соответствует действительности. Никаких «намеков сверху» Зорькин не получал и сильно изумился тому, что его совсем не новые мысли, которые он регулярно озвучивает уже много лет подряд, вдруг вызвали такой ажиотаж.
Но давайте ради дискуссионных целей допустим на минуту, что моя информация неправильна. Что это изменит? С одной стороны, очень даже много, а с другой — по большому счету ничего. Момент, когда Россия должна будет либо «вручать», либо не «вручать себя» другому политическому лидеру, лишь отодвинется во времени. Я не могу себе представить, как именно будет выглядеть этот момент, но точно знаю, что он до краев будет наполнен опасностью и потенциальным риском для страны. Этот потенциальный риск совсем не обязательно превратится в реальный. Если Россия «вручит себя» сильному, ответственному и умелому государственному деятелю, то — как и в 2000 году — у страны появится возможность совершить новый старт.
Но новый лидер государства может быть, например, сильным, умелым, но не ответственным — нацеленным не на благо страны, а только на создание режима своей личной власти. Другой, не менее опасный вариант: новый лидер России окажется ответственным, но слабым и неумелым.
Для того чтобы избежать двух этих одинаково кошмарных сценариев, «секретная Конституция РФ» дает нам только один «страховочный механизм» — в виде здравого смысла и кадрового чутья Владимира Путина. Очень надеюсь, что этот «страховочный механизм» сработает — иначе стране несдобровать.
