Кажется, ее звали Алена. Но, может быть, - Катя. Пусть будет Катя – так проще и понятнее.
Ее привел в «Труд» Максим. Тогда на вахте «Труда» лежали списки тех, кого нельзя пускать. Всех остальных пускать было можно.
«Труд» каждый понимал по-своему. Для одних это был печатный орган, для других – 7-этажное здание на Тверской. Для меня это было религией и местом жительства.
Я, как шеф отдела, занимал отсек из трех комнат. В одной стоял стол, за которым пили чай, вторая крохотная комнатка имела роскошный вид из окна, мой компьютер и телевизор. Третья комната была большой. Там располагался весь мой отдел и легендарный красный диван.
Максим привел ее вечером, когда сотрудники разошлись и весь отсек был в моем распоряжении. При нем был литр водки, сок и заявление: «Пусть поживет у тебя на диванчике. А то ее все выгнали. Слаба, понимаешь, на передок».
Когда мы выпили все, он ушел.
Утром Катя сидела в чайной комнате и всем представлялась моим секретарем. Мои сотрудницы ее полюбили – она с радостью выполняла любую просьбу.
Я несколько раз в неделю ездил ночевать домой. Она из здания, похоже, вообще не выходила, зарплаты не получала. Но всегда выглядела сытой и пахла свежестью.
В следующий раз Макс пришел в конце зимы, воскресным утром, когда мы еще спали. Он принес свой первый сборник стихов и литр водки. Стихи были хорошими, водка скоро кончилась, и мы решили прогуляться.
Прошлись по бульварам, покатались с горок в парке Горького и потом двинулись по набережной к Ленинскому, мимо Нескучного сада. Там есть пруд, который замерзает только в самые сильные морозы. А был символический минус.
По дороге мы накупили всякой всячины и разложили ее на скамейке. Макс налил себе побольше, а, выпив, стал раздеваться. «Утопиться, - говорит, - хочу». Катя на его пожелание отреагировала кисло: «Ну и пусть топится, если дурак».
Я его поймал возле самого пруда и доволок до скамейки. Его босые ноги оставляли борозды на снегу. Вместе с Катей мы его одели, и она нежно завязала уши меховой шапки ему на подбородке. Мы с ней выпили и обнялись, не заметив, что Макс дошел до пруда и плюхнулся в него во всей тяжелой зимней одежде, с завязанной шапкой.
И что-то после этого разладилось.
В «Труде» стало как-то не по-домашнему. Сначала в нашем отсеке сгорел чайник, потом исчезло печенье. Я не знаю, откуда оно бралось, но раньше оно было всегда.
Я уволился. Пару раз заходил к Кате, но она теперь была при новом начальнике, а на меня только шипела. «Просрали «Труд», - сказала она в мой последний приход.
И действительно: через неделю редакцию погрузили на грузовики и вывезли из роскошного здания в центре в какой-то окраинный ангар. Да и тиражи обрушили до нуля.
