Андрей Яхонтов
Публикаций: 1070
Сверхнормативные осадки в виде града неприятностей и новые инфляционные порывы экономических ветров обрушатся на обитателей нашей страны в будущем году.
Я счастливый и везучий! Мало кому так везет, как мне! Блаженный миг… Мой хозяин опускается и давит на меня всей своей обворожительной тяжестью. Припечатывает мои чресла и длани, то бишь подлокотники, плодоносной производительницей будущих удобрений… В этот момент я испытываю ни с чем не сравнимое чувство блаженства, полной самоотдачи, почти экстаза и могу с полным основанием констатировать: «Это посильнее «Фауста» Гёте!».
Не за горами Новый год… Вступая в него, хотелось бы оставить все плохое и мешающее нам от души радоваться в прошлом. Или хотя бы поглупеть до такой степени, чтобы перестать понимать: грядущее ничего радостного не сулит. Поэтому — новые главы из моего романа «Учебник Жизни для Дураков», могущие пригодиться каждому.
Они вошли в троллейбус на остановке возле полуразваленного дома культуры. Неопрятный мужчина (волосы седыми прядями выбивались из-под заношенной кепки) и с претензией, в шляпку с пластмассовым украшением «под агат» и кружевные перчатки наряженная женщина (именно в связи с экстравагантностью язык не поворачивался назвать ее старушкой).
Стенли Крамер снял фильм о людях, плывущих на корабле в поисках лучшей доли в гитлеровскую Германию, и озаглавил его «Корабль дураков». Феллини снял фильм «А корабль плывет» — о странностях и причудах пассажиров, плывущих на бутафорском корабле. Тот и другой режиссеры, конечно, имели в виду аллегорическое сравнение корабля с нашей планетой, жизнь на которой, несмотря на идиотизм населяющих ее существ, продолжается.
Голоса современников — басовитые и дискантные, взволнованные и рассудительные, постоянно звучащие вокруг… Солируя, сливаясь в хор и перебивая друг друга, вечно продолжая исповедь не важно кому, они рассказывают бесконечную историю поиска человеческого счастья.
Жизнь продолжает привольное течение. Но сокращается мое собственное пространство внутри нее. Одна за другой откалываются глыбы от материка, казавшегося таким прочным, привычным, неколебимым. С каждым годом потерь все больше, утраты все ощутимее. Уходит поколение, в гуще которого я жил и которое знал как самого себя — со всеми его (моими) противоречиями, сомнениями, безусловными достоинствами и столь же очевидными недостатками.
В жизни за все надо платить, или жизнь сама возьмет плату за прожитое. Можно уплатить вперед, заранее, в первой половине отпущенного срока — несчастьями, бедами, неприятностями — и потом порхать почти беззаботно. Но, если не заплатишь авансом, реальность заставит раскошелиться той же самой валютой во второй половине бытия — неприятностями, горестями, разлуками. Уж не говоря о том, что в этой второй половине предстоит главная трата: у вас изымут самою жизнь…
Что есть повесть для пишущего ее прозаика? Поэма — для сочиняющего ее поэта? Картина — для покрывающего холст красками художника? Дворец — для создающего его архитектора? Симфония — для сотворившего ее композитора? Это — убежище, в котором они прячутся от куда менее гармоничной, чем произведения искусства, реальности. От чудовищной действительности.
Из негодного подручного материала он создавал шедевры. Строил диковинные замки, где можно было укрыться от невзгод, вил уютные гнезда, где пережидал бури
На вечере памяти Александра Аронова состоялась презентация его книги, которую подготовила к выпуску редакция «МК», где Саша работал долгие годы.
Поразительно! Помощи и избавления от страданий просят у Того, Кто сам добровольно принял их на себя, притянул их к себе и отправился на крестные муки.
При входе в редакцию «МК» — скромная мемориальная доска: «С 1966 года по 2001 год до самого последнего дня здесь работал публицист и поэт Александр Аронов». Значит, прошло более десяти лет после смерти Саши. А я постоянно вижу его — в коридорах газеты, на верстке, мысленно едва ли не каждый день цитирую его стихи.
Мы стоим на краю разверзающейся трещины, отделяющей нас от Европы. Прощай, Старый Свет, со своей респектабельностью, комфортом, отжившей моралью, отслужившими нравственными ценностями, обветшавшими принципами. Здравствуй, знакомая и такая привычная азиатчина, от которой мы, как ни хотим, не можем освободиться и отрешиться.
Проблема вины… Виноват ли он, что ему достались гены отца-алкоголика или матери-алкоголички? В приличном костюме, аккуратно постриженный, он валяется на мостовой, возле ресторанного окошка, откуда торгуют едой на вынос. Хорошо, что погода теплая и нет опасности промерзнуть. Проходящие мимо или стоящие в очереди к окошку граждане охаживают его, бесчувственного, кто насмешливым, кто презрительным взглядами.
Столько хороших книг, фильмов, произведений живописи накоплено человечеством! Читайте, любуйтесь, наслаждайтесь! Сопоставляйте с жизнью!
Те, кто видел запись казни американского журналиста Джеймса Фоули, вероятно, ощутили помимо ужаса некоторую солидарность с убитым. И подумали (беру на себя смелость предположить): что творится? И что будет твориться, если убийцы в масках распространят свое правосудие на более широкой территории? Дойдут, к примеру, до нашей страны?..
Сколько людей — виденных случайно, мельком, но таких ярких, сразу привлекших внимание, запомнившихся, про которых захотелось написать, вообразив, домыслив их жизнь и судьбу, — так и останутся пылиться в чулане или на чердаке памяти, потому что ни в пьесе, ни в рассказе, ни в мемуарных заметках им не найдется применения. О чем повествовать, если видел человека один раз, да и то в метро? На автобусной остановке? Выходящим из машины возле рынка?
Вот и приблизилось 1 сентября. Дети отправляются в школу. А взрослым пора вновь погрузиться в волшебный мир моего нескончаемого и постоянно расширяющегося «Учебника Жизни для Дураков» (каковыми все мы являемся в институтах и университетах бытия). Недаром количество вузов в нашей стране решено резко сократить. Царство глупости должно сделаться неохватным, безграничным, должно разлиться широко и поглотить всё и всех.
Все в моей стране шло хорошо. Демократы победили диктаторов. Произошло это почти бескровно. Лет пять мы блаженствовали. Но стала раздражать плохая погода. Она постоянно господствовала над нашей родиной. То шли дожди, то пекло солнце, то леденили морозы. И мы решили перебраться в Европу, где климат мягче и комфортнее. Благодаря наступившей свободе, нас легко туда пустили. Но в Европе было не лучше: то припекало, то холодало, да и финансовый кризис набирал темп.
«Стоит вообразить следующую минуту жизни легкой и беспечной — и непременно обожжешься. Да еще как!» Вот о чем он думал, покидая салон красоты.
Записывайте! Фиксируйте! Пройдет время, и не останется никого из свидетелей ныне происходящего. (В это трудно поверить, но это так.) Умеющих видеть и заносить на скрижали мысли и впечатления и без того очень мало. Если еще и умеющие откажутся выполнять свои обязанности увековечивания минут и секунд, — что узнают потомки о теперешней эпохе? Официальные версии захватывающих событий, опубликованные подцензурными газетами? Коллажи сохранившихся в архивах телерепортажных фактов?
Ночь музеев… Ночь в библиотеке… Ночь живых музыкантов… Ночь теперь еще и в зоопарке… Экскурсии к клеткам и вольерам с животными, которые бодрствуют в темноте. Все плотнее и полнее используется людьми время. Выжимаем из этого времени и (в данном случае) из животных доход.
Шел дождь и бушевал ветер в ту ночь, когда родился никому не нужный человек.
Господь, разговаривая с Мудрецом и Дураком, предложил им загадку на сообразительность.
Нужно ли констатировать очевидное? Говорить и писать о том, что ясно и видно всем? Бить в набат по поводу бесспорного? Но именно этим мы занимаемся, переливая в газетных негодующих статьях и благостных телевизионных репортажах одно и то же, одно и то же…
Меня ужасают собственные недалекость, примитивность, глупость, пошлость, меркантильность, идиотизм, кретинизм…
«Хочу ли, чтоб меня называли «национал-предателем” и “пятой колонной”?» — подумал писатель. И ответил себе: «Нет». Но как изложить — необходимое, насущное, самое острое — и сделать так, чтобы написанное не только напечатали, но и не упрекнули за чрезмерное вольнодумство?
Прежде символом чистоты и непорочности считались белые незапятнанные одежды. Теперь символ времени — по-видимому, белые нитки, которыми без стеснения шито буквально все.
Мне есть что сказать об умершем великом писателе, правда, очень немного: лично с ним знаком не был, хотя предоставлялась возможность познакомиться, последних его книг не читал (потому что раньше, помимо присущей классику мудрости, соприкасался в его творениях с экзотикой неведомой, очаровательной жизни стран третьего мира, а теперь сам нахожусь в такой стране: расцветают междоусобные войны, скрипят раздолбанные железные дороги, ведущие в никуда)…