Андрей Яхонтов
Публикаций: 1068
«Новодевичье кладбище — чудовищная показуха и пошлость». К такому выводу пришли, откровенничая меж собой на протяжении долгих лет успенного соседства, Николай Гоголь, Антон Чехов и Михаил Булгаков. И решили в ночь под Рождество бежать с официально-пафосного погоста.
Год запомнится не лесными пожарами, не прорывами дамб и наводнениями, не аварийными разлитиями нефти, а итогово грянувшей и обобщившей разрозненные бедствия пандемией. Есть в сплошняковой беспросветности оттенок позитива. Понимаешь: у жизни своя, а не человеческая логика.
Год назад на сайте «МК» появилась первая часть романа Андрея Яхонтова «Божья копилка». Это историческое полотно охватывает весь XX век, сюжет развивается параллельно на небе и на земле, в произведении действуют почившие, воскресшие (никогда не умиравшие?)
Что сказать о Масленникове? Уже сама фамилия бликует и сияет. Лоб и щеки этого замечательного человека слегка лоснятся, будто намазаны сливочным жирком, дышат всеми порами на манер блина на сковородке. И не только лик — вся сдобная фигура вызывает непреодолимую приязнь.
Много лет он красуется в углу рядом с табличкой «Место для курения». И слушает все, чем делятся говоруны, приходящие передохнуть, отвлечься и порой коротающие здесь целые дни. Точильщики ляс, прячась от служебной рутины, не считают нужным таиться вблизи красного, слегка запыленного, тронутого ржавчиной баллона, а он, с виду скучающий и сонный, — вот уж не раззява, и чутко ловит каждое слово, пребывает в курсе происходящего в коллективе и за пределами профессионального сообщества.
Бунт электроприборов В квартире взбунтовались бытовые электроприборы. Первым начал бухтеть Пылесос. — С какой стати, — возмущался он, — я должен заниматься грязной работой? Почему должен губить свои легкие?
Рядом с полуразвалившимся штабелем красного кирпича — куча желтого песка: строители сгрузили, да не воспользовались, ремонт дома отложен. Вскоре горбящийся желтый островок на асфальте зазеленел травой. Не газонной, искусственно-низкорослой, а полевой, с длинными сочными стеблями. Видимо, семена приехали издалека, оттуда, где песок добывают.
Моя дипломатическая карьера началась в Германии. Меня туда послали служить солдатом. Ну, приехали. Выдали нам зарплату по пять марок, а там у них искусственный мед из смолы — 30 пфеннигов банка. Мы накупили. А как с ним обходиться, не знаем. Наелись, а потом запили холодной водой. Смола в желудке застыла. И всех — в госпиталь. А там уж знают, с чем русских везут. Быстренько устроили промывание горячей водой.
Волны времени безжалостно уносят береговые человеческие песчинки. Поминальные колокола должны звонить неумолчно, а они не слышны. Не хочу допустить размывания и исчезновения взрастившего меня материка.
Больница, оборудованная согласно последнему слову техники. Щебечут медсестры, ведут научные дискуссии врачи, лежащему с книгой пациенту делают инъекцию. В тот же миг он краснеет, синеет, задыхается. Ему плохо! Срочно начинаются суетливые манипуляции по спасению: персонал щупает бедняге живот, считает пульс, измеряет давление.
Все ему Бог дал — и зависть, и ум, и волю, только умением добиваться цели обделил. Жутко видеть, сколько энергии, напора, желания, сколько кипения и горения уходит в песок. Не умел, как надо, говорить с людьми: там, где нужно было намекнуть, ломил напрямик, напропалую, там, где твердое слово сказать, — юлил, ходил вокруг да около, чем настораживал и отпугивал. Не мог заставить ум работать в нужном направлении.
Вопросом не может не задаться здравомыслящий человек. В истоке — эстетические соображения? Чтоб не портить внешний вид, не искажать свои богоподобные лики? Или из нежелания показать себя слабачком? Не верят врачам и медицинским прогнозам и рекомендациям — дескать, всё говорится для проформы, а мы знаем, что полезнее и как избежать опасности? Из врожденного фатализма: что будет, то будет? Это наш всегдашний менталитет: вообще на всё (и на всех, в том числе на себя) плевать.
Она была полная, зеленоглазая, с наглым взглядом и хищными, как у кошки, ногтями. Мурашки по коже пробегали, когда брала в руки принесенные пиджак и брюки. Но деться некуда: срочно требовалось подогнать костюм по размеру.
Жизнь немилосердно наказывает глупых. Умным прощает ошибки, позволяет выкрутиться, а дурак все глубже вязнет и запутывается в противоречиях, коренящихся в его собственной недалекости. Как избежать огрехов? И хотя бы отчасти превозмочь свое недомыслие? (А с чужим и вовсе не справиться!) Об этом шла речь в моем романе «Учебник Жизни для Дураков», увидевшем свет четверть века назад. Глупых в связи с выходом этой книги поубавилось. Но значительно меньше не стало. Поэтому продолжаю.
Ходишь осторожно, дышишь через маску, бережешься на каждом шагу, а организм все равно изнашивается. Рано или поздно каждый попадает в объятия медицины. Бывая на протяжении жизни пациентом, я запоминал, а то и записывал казавшееся примечательным.
В детстве ядром пущенный сверстником футбольный мяч угодил в переносицу, с тех пор началось. Учителя, вызывавшие мальчика к доске, получали о себе исчерпывающее мнение: «Недотепы!», «Бездари!», Долдоны!» Одноклассникам и одноклассницам доставалось хлеще: «Полуграмотные психопаты!», «Неуклюжие уроды!»
Загорал возле озера. Припекало солнце. Накрыл лицо газетой. Вздремнул. Пробудился и увидел: окружающие взирают удивленно, а то и с ужасом.
Одни называют его «мой львовский университет», другие — во множественном числе — «наши львовские университеты». В жизненной школе этого человека прошли обучение десятки, сотни, а может быть, тысячи людей. Первая запись в трудовой книжке — воспитатель ремесленного училища. О том, что был поэтом, не упомянуто. Затем — комсомольский вожак.
Поездка началась приятным сюрпризом. Седьмой вагон, в который предписывал сесть билет, оказался вагоном-рестораном.
Пушкину не позволяли говорить свободно. Лермонтову затыкали рот. Пастернака унижали и поносили. Ахматову и Зощенко затаптывали. Цветаеву затравили. Мандельштама уничтожили. Сегодня — говори что хочешь. Обкричись. Не услышат. Потому что не слушают. Не хотят слушать. Никого не волнует. (Разве что призыв к свержению государственного строя ненадолго всколыхнет профессионально надзирающие за тишью и благодатью соответствующие органы, и они слабо пошевелятся.)
Ох, и неудачный день он выбрал для поездок. У контролеров после коронавирусной паузы был объявлен субботник. Все они высыпали на работу. На всех линиях. На всех маршрутах
Сталинская конституция, брежневская или написанная под Ельцина… Все во мне противится утилитарному подходу. Но, по-видимому, он есть единственно правильный оценочный критерий.
В некоторых средствах массовой информации появились недобросовестные гороскопы, дезориентирующие граждан касательно развития событий в условиях идущей на спад коронавирусной неразберихи. Необходимо ознакомить заинтересованных лиц с правдивой, исходящей из космоса картиной будущего, уловленной при помощи новейших зондов и приборов дальновидения.
Чтобы получить водительские права, Жираф посещал различные автошколы. Он менял их одну за другой, поскольку до него туго и долго доходило: очень уж длинной был наделен шеей. Пока расслышит объяснения учителей и сообразит, что к чему в моторе, зачем нужен кардан и какие действия требуются от водителя при обгоне или желтом сигнале светофора, преподаватели успевают перейти к следующей теме.
Он был воплощение юмора. Не разбитной разновидности, что сыплет прибаутками, раздаривает ухмылки и панибратски подмигивает направо и налево, а сдержанно-ироничного, беспощадно нелицеприятного — статьи за подписью «Анатолий Рубинов» заставляли холодеть высоких начальников.
Если бы окружающие смогли заглянуть ему в душу и увидеть, какая ненависть там клокочет, они бы содрогнулись. Но им представала внешне расточаемая благожелательность. Его колотило от злобы, а он улыбался.
Переступая порог далекого от строгой упорядоченности, схожего с творческой студией кабинета, невольно вспоминаешь пушкинское: «Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую…» Здесь, и верно, царит бытие, преобразованное по эскизу отсечения лишнего, наносного, необязательного и при этом хранящее многогранность и многомерность: раздолье радостных эмоций, но есть уголки печали, а то и скорби.
Среди вечных вопросов — что делать? кто виноват? быть или не быть? — порой теряется и отступает в тень не менее существенная и значимая (а может, наиглавнейшая) тревога: что дальше? Ибо наиактуальнейшим (после констатации «здесь и сейчас» экзистенциального момента) остается выяснение перспектив. Они наличествуют или отсутствуют? Быть нам или не быть — в буквальном, практическом смысле, в реальности, в привычной системе координат?